Казино «Руаяль» - Страница 10

Матис повернулся к Бонду, и тот докончил свой рассказ.

— Merde! ["Черт!" (фр.)] Но вам здорово повезло! — воскрикнул француз. — Ясно, что бомба предназначалась для вас. У них что-то не сработало... Не беспокойтесь. Мы разберемся. Эти болгары, — сказал он, помолчав, — похоже, взялись за вас всерьез. Не пойму только, как они думали уходить? И зачем разноцветные фотоаппараты? Нужно поискать, что от них осталось.

Матис был возбужден, глаза его блестели. Для него был неожиданным драматический поворот в деле, в котором его роль первоначально сводилась лишь к тому, чтобы держать шляпу Бонда, пока тот будет обыгрывать Намбера. Он поднялся.

— Теперь вам нужно что-нибудь выпить, пообедать и немного отдохнуть, — посоветовал он, — а я должен успеть на место, пока полиция не затоптала все следы.

Матис выключил радио и махнул рукой на прощание. Дверь захлопнулась, в комнате стало тихо. Бонд сел к окну и почувствовал радость оттого, что еще жив.

Позже, когда Бонд уже допивал порцию неразбавленного виски со льдом и с удовольствием смотрел на поднос с паштетом и лангустом под майонезом, который только что поставил перед ним официант, зазвонил телефон.

— Это Линд, — девушка говорила взволнованно и тихо. — С вами все в порядке?

— Да, вполне.

— Я рада. И пожалуйста, берегите себя.

Она повесила трубку.

Несколько секунд Бонд размышлял над этим звонком, затем взял нож и выбрал самый толстый кусок поджаренного хлеба.

«С их стороны на двоих меньше, — подумал он, — а с моей — на одного больше. Неплохое начало».

Он опустил нож в стакан с горячей водой, стоящий рядом с горшочком из страсбургского фарфора, и отметил про себя, что следует удвоить чаевые официанту за этот прекрасный паштет.

7. Красное и черное

Бонд был настроен сесть за игру, которая могла затянуться почти на всю ночь, бодрым и хорошо отдохнувшим. К трем часам он вызвал массажиста. После того, как со стола убрали, он сел у окна и любовался морем до тех пор, пока в дверь не постучали.

Массажист-швед молча принялся за работу. Массируя, он постепенно снимал напряжение мускулов и нервов. Даже длинные красные ссадины на левом плече и боку перестали болеть. Как только швед ушел, Бонд мгновенно заснул.

Проснулся он под вечер, чувствуя себя совершенно отдохнувшим. Он принял холодный душ и пешком отправился в казино. За сутки чувство игры могло ослабнуть, и ему было необходимо вновь ощутить в себе ту сосредоточенность, состоящую наполовину из расчета, наполовину из интуиции, которая вкупе с разреженным пульсом и сангвиническим темпераментом составляли, он это знал, необходимое снаряжение всякого готового к выигрышу игрока.

Бонд всегда был игроком. Ему нравились сухой треск карт и вечная немая драма застывших вокруг зеленого сукна хладнокровных людей. Ему нравился солидный и привычный комфорт карточных салонов и казино, мягкие подлокотники кресел, виски или шампанское рядом с каждым игроком, сдержанные, внимательные официанты. Его забавляли беспристрастность рулеточного шарика и карт и в то же время их вечная предвзятость. Ему нравилось быть одновременно актером и зрителем и, сидя в своем кресле, влиять на поступки и судьбы людей, когда наступит его черед сказать «да» или «нет».

Но больше всего он любил то, что ответственность за все происходящее здесь ложится на него одного.

Поздравлять и ругать за все ему нужно только самого себя. И удачный шанс должен быть принят либо как везение, либо как возможность использовать его до конца. Нужно только уметь увидеть этот шанс и не спутать его с якобы вычисленной вероятностью. Смертельный грех — считать невезение ошибкой тактики. Каким бы ни был твой шанс, его надо любить, а не бояться. И Бонд смотрел на любой свой шанс, как на женщину, которую нужно завоевывать осторожно, но овладевать ею решительно.

Впрочем, он знал: пока еще он ни разу не страдал ни из-за карт, ни из-за женщины, но когда-нибудь — и он заранее смирился с этим — или любовь, или удача поставят его на колени. Он знал, что когда это случится, в его взгляде застынет тот же немой вопрос, который он так часто видел в глазах тех, кто сидел против него за карточным столом, — вопрос, который означал и приносимую еще до проигрыша клятву оплатить долг, и отказ от веры в свою непобедимость.

Но в этот июньский вечер, проходя через «кухню» в игровой зал, он уверенно и с улыбкой обменял миллион франков на жетоны по пятьдесят тысяч и сел рядом с крупье за первую рулетку.

Попросив у служащего список выигравших номеров, Бонд изучил его с самого начала. Он неизменно начинал игру именно так, хотя знал, что каждый поворот колеса рулетки, каждое движение шарика прежде, чем он ляжет в пронумерованную ячейку, никак не связаны со всем, что было в предыдущих партиях. Он знал, что игра начинается заново всякий раз, когда крупье берет в правую руку шарик из слоновой кости, резким движением той же руки закручивает колесо по часовой стрелке и все той же рукой пускает шарик по краю колеса в направлении, противоположном — вращению и, стало быть, времени.

Было совершенно очевидно, что устройство самой рулетки и весь этот ритуал за многие десятилетия были выверены настолько, что ни хитрость, ни малейший наклон колеса не могли повлиять на движение шара. Тем не менее среди завсегдатаев рулетки существовал обычай, и Бонд следовал ему, вести тщательные записи хода партии и замечать все особенности вращения колеса. Обязательно бралось на заметку и считалось значимым, если повторялась одна и та же цифра или четырежды выпадали другие комбинации, включая чет-нечет.